Сначала она настоятельно попросила отключить мобильные телефоны. Как, впрочем, во многих театрах перед началом представления. Потом стала рассказывать, что ищет мужчину 40–45 лет. Никакого интима. Вроде как отца. Потом предложила купить у неё мужские поношенные вещи. Даже дала примерить. Никто не купил. Так начинался спектакль «Павлик — мой Бог».

Перефразируя песню Макса Покровского, можно сказать: «если в слове „папа“, „а“ заменить на „о“, то получится „попа“ — правда, смешно? Хо-хо».

Так и сделали герои спектакля. Слово «попа» декорировало центральную часть сцены. А речь шла об отце, которого надо предать. Он взяточник, не платил алименты, избегал встречи с дочерью… Она отправилась к Павлику Морозову, видимо, чтобы набраться смелости повторить «подвиг» советского гражданина. Однако, оказалось, никакого подвига не было… Отца Морозов не предавал. Татьяну Жарову постигло разочарование. Она сказала: «Я летела на самолете, похожем на автобус, чтобы что?» Чтобы предать отца-взяточника, ей надо было бы родиться не в это время. Если даже тогда история про Павлика Морозова была бы только мифом, то именно Советская эпоха породила этот миф, а значит, явление существовало. Это почти как утверждение, что «если бы не было Сервантеса, Дон Кихот все равно бы был».

Сегодня предать родину сложно, её можно распродать, а по отношению к людям появилось удобное словечко «подставить». Это делают все и на каждом шагу. Нелепо выглядит тот, кто пытается на это указать или остановить, ожидая справедливости. Но даже «когда сажают чиновника — это не торжество справедливости, а передел собственности».

Павлик признался Жаровой, что реальны из его биографии только две вещи-то, что он родился и то, что его убили в лесу. А как хорошо визуально обыграна символика смерти в спектакле! Морозов внешне как оживший белый памятник. Жуткая побелка. Несет красную ягоду, рассыпает её на полу. Кровь. Контраст. Потом он в гробу со свечой, его постоянно тормошит неугомонная Таня.

А в это время на пяти экранах застывают лица сельских жителей-то осуждающе, то печально. Такое ощущение, что они следят оттуда за тем, что творится на сцене и в зале. А на самом деле, следим мы… Такой вот потрясающий эффект присутствия.

Сцена с молитвой на экранах, когда священник ходит рядом с памятником Морозова и машет кадилом, а сельчане молятся, натолкнуло меня на мысль: образ Павлика Морозова в спектакле уж очень сродни образу Иуды. Вроде бы по «бумагам-то» предал, принял смерть, а тут выходит, что почти святой. Ведь мальчик, наверное, по-настоящему верил, как и миллионы тогда вот в высшую справедливость. Наверное, подобной веры требует Бог.

Так что, когда нас попросили написать желание на листе бумаги и скинуть в стеклянную банку, чтобы Павлик прочитал, я вывела следующее: «Хочу, чтобы Павлик Морозов и Иуда попали в рай».